Восемнадцать дней счастья
В Самбор прибыли уже за полночь. Софья спала на руках отца. Он аккуратно поднялся вместе с нею с сидения, коленом поднял койку купе и вытащил свободной рукой их дорожную сумку. Немного подождав, когда стихнет наплыв выходящих из вагона, Всеволод двинулся на выход.
Ледяной ночной мартовский ветер дунул в лицо обоих. Прижав подбородок к телу, и прикрыв козырьком своей кепки лицо дочери, отец выбрался из вагона и, не спеша, пошёл вдоль перрона. Суетливых таксистов не обнаружилось как обычно, поэтому пришлось идти на выход с вокзала. Там один скучающий самборский водила приметил двоих:
- Пан с донькой буде шанован моею машиной. Куды ихать треба?
Всеволод остановился, прикинул вид предлагающего, взглянул на автомобиль и, в согласии, ответил:
- Збир.
- О! Далеченько звидси, тры годыны як е.
- Вези!
С охотой выхватив тяжёлую спортивную сумку у клиента, таксист быстро погрузил ту в багажник и открыл заднюю дверь. Удостоверившись в том, что оба пассажира уселись, он аккуратно захлопнул дверцу и поспешил сесть за руль.
За окнами было темно, Софья сладко посапывала. Всеволод слегка задремал.
Спустя две трети пути водитель спросил:
- У пана есть где жить?
Слегка отхлынув от дремоты, тот сказал:
- Пока что нет.
- О! Так я можу дать рекомендацию!
- Ну, - дремавшему до толе и уставшему от долгой дороги, было трудно отвечать.
- Не далече з центру е дывна хата, якщо розумиты – як частный готель, та и бэрэ титка не дуже…
- Вези, - согласился отец, оправляя кофточку ребёнка.
Четырёхэтажное здание с мансардой, за высоким бревенчатым забором трудно было назвать домом. Это действительно более походило на гостиницу.
Местность в темноте не прояснялась, и Всеволод решил положиться на выбор водителя. Они постучали в дверь. На удивление, в столь ранний час, калитку скоро открыли. Улыбающаяся плотная, но не толстая старушка поздоровалась и жестом пригласила войти.
Их поселили в мансарде.
На первом этаже в кухне за столом уселись таксист и Всеволод, хозяйка принялась накрывать на стол. Были выставлены тарелки: с нарезанным салом с прожилками мяса, чёрным хлебом, квашеной капустой, солёными грибами. Кувшин с квасом, бутыль самогона, мисочка красных и чёрных ягод, вазочка с клубничным вареньем и домашние булочки с семечками подсолнуха.
- Я, титко Галю, останусь, - безапелляционно заявил таксист, откупоривая бутыль.
- На першем поверху знайду тоби мисце, - обрадовано заявила хозяйка.
- Так на первом этаже есть свободная комната? – удивился Всеволод, вспоминая бесконечный скрип деревянных ступеней, ведших на пятый этаж их жилища, который мог разбудить его дочь.
- Та яка там кимната, - засмеялась хозяйка, - це тильки койка!
- Вживаешь? – спросил таксист, наливая в стакан Всеволода самогон.
Тот кивнул в ответ. Выпить сейчас не помешало бы.
- Шо ж вы одни, без жинки? – спросила тётка Галя.
- Так случилось, - сухо ответил Всеволод и, чокнувшись с водилой, опустошил налитые полстакана.
- О, наш чоловик! – крякнув, сказал таксист и налил по второй.
Хозяйка не пила, а мужики выпили ещё по стакану и разошлись по местам отбыва. Только Всеволод задержался, решив расплатиться за все дни сразу, побеспокоившись и оплатив питание.
Место оказалось удивительным. Особенно с пятого этажа, откуда открывался замечательный вид на окрестности: густо покрытые лесом горы, весело журчащий ручеёк, пробивающийся между камней, укрывающимися вековыми соснами. Папоротник был повсеместно, то и дело выстреливая своими многопальцевыми лапами. То, что дом находился недалеко от центра – было громко сказано: всё селение насчитывало не более двадцати домов. Так что любой дом, в принципе, находился в центре.
Софья проснулась довольной и радостной, как и подобает ребёнку. Отец очень боялся вопроса о маме, но его не последовало. Она быстро освоилась и после умывания сидела с довольным видом и уплетала снедь, приготовленную заботливой тёткой Галей. Та подала на стол блины на дрожжах, сметану, малиновое варенье и вкусный травяной чай.
После завтрака они отправились изучать просторы их нового места обитания.
Весенний лес нехотя просыпался. С зелёных лап обильно спадали капли утренней росы. Бодро вышагивая по прошлогодней мягкой листве, Софья, отпустив папину руку, побежала, поддевая головой каждую низкую ветку, и хохотала, когда её орошали капельки воды.
- У тебя уже вся шапка мокрая, - сказал Всеволод, умилённо глядя на дочь.
- А-та! – продолжив сигать под ветки, - а-а-та!
Не спеша, умиротворённый отец следовал за веселящейся и удаляющейся дальше в лес девочкой. Красное пальтишко и жёлтая шапочка мелькали сквозь череду ветвей. Минуты безумного, ослепляющего, и оттого пьянящего, счастья овладели им. Он был готов растянуть это время на всю жизнь. Но кто он, чтобы решать… дочери и вправду было весело, но ей не трудно быть счастливой. У неё этих счастливых минут впереди ещё столько! А вот ему казалось, что таких как сейчас у него никогда не было и уже, наверное, не будет.
- Па-а! – услышал он окрик дочери.
Поторопившись, и едва не упав на мокрой листве, Всеволод спустился с пригорка к реке, у которой стояла Софья.
- Па-а! – сказала она, указывая пальцем в воду, - авва! Авва!
В ручейке, бурно бежавшем между склонами холмов, действительно плескалась рыба. Было это неописуемо красиво: в прозрачной воде изящные и грациозные движения мелких телец, стремящихся против течения постичь что-то для них только ведомое и важное. Почему в интерпретации дочери рыба называлась «авва», Всеволод не знал, но, при этом, всегда понимал, что она имеет ввиду.
Прогулка была долгой. В дом вернулись только к обеду. Утомлённые свежим воздухом и впечатлениями они сытно поели, а после Софья легла спать. Уложив её, Всеволод спустился вниз.
В холле, если можно так назвать большую комнату с огромными диванами на первом этаже, где обычно собирались отдыхающие, он решил спросить у хозяйки спиртное и покурить. Тётки Гали не было, но у окна уже сидели несколько проживающих и разливали местное вино в глиняные стаканы.
- О! Новенькай! – воскликнул разливающий пожилой мужчина с кувшином в руке, - присоединяйсь!
- Давай-давай, - подбодрили окружающие, их всего было четверо.
Всеволод, кивнув головой в знак приветствия, подошёл ближе.
- Наче надо пану… яку? – продолжил пожилой, по всей видимости, поляк.
- Штрафную!!! – в три голоса ответили оставшиеся: молодой высокий мужчина с тёмно-русыми кудрями в голубой кофте с рисунком и синих джинсах, скорее всего россиянин и двое других местных в костюмах, правда без галстуков, с типичными белыми лицами клерков.
Застолье или сиденье, по всей видимости, было уже в разгаре. Всеволод благодарным кивком принял чашу и выпил до дна. Вино было на редкость удачным: сухим, с еле заметной кислинкой, достаточной тёрпкостью, с лёгким травяным привкусом и богатым ароматом. Обычен для таких мест молодой недозрелок, разбавленный спиртом, чтобы не скис.
- Наче добре вино, да? – поляк уставился на Всеволода с наигранно наивным взглядом поверх очков.
- Спасибо, вкусно! – ответил Всеволод, протягивая пустой стакан.
- Друзи, ягно хочу заявити – це наш чоловьяга! – пожилой ткнул пальцем во Всеволода и развернулся к остальным за одобрением. Троица хохотала.
Веселье длилось ещё с полчаса. Каждый норовил рассказать о тех винах, что он пил. Но главное, что вынес из беседы Всеволод, так это то, что пожилой поляк Чеслав привёз это вино из одной местной деревушки, что ещё меньше Збира и в количестве два бочонка по двадцать литров. Потому он и приглашал желающих пополнить его запас. А так как он угощал всех, то, соответственно, запас общий. После все разошлись, видимо спать, после обилия выпитого. Чеслав и Всеволод остались.
- Чего грустен, пан? – поляк участливо вытянул шею и наклонил голову, в ожидании правдивого ответа.
- Жизнь не такая, как казалась… - Всеволод задумчиво курил.
- Да-а? – протянул Чеслав, - у пана е донька… проблем? – нахмурился поляк.
- Нет, нет, что вы, - отмахнулся Всеволод, - слава Богу, с дочкой всё в порядке.
- Хвора мать, – утвердил Чеслав и затряс головой, после взглянул в упор на Всеволода и спросил, - я прав?
Тот согласно мотнул головой.
- Жинки! Одна напасть! – заключил поляк.
На том, в принципе, они и расстались. Но встречались теперь всё чаще и чаще, то в столовой, то в холле, а то и на прогулке. На удивление Софья, не любящая пристального внимания со стороны чужих людей, переносила с лёгкостью и удовольствием внимание, иногда занудно-навящевое, старика Чеслава.
Как-то поздно вечером, угощая Всеволода сигарой, он спросил:
- Доньке два рокы?
- Почти три, - ответил Всеволод.
Они присели в холле на креслах и закурили.
- И не розмовляэ? – изобразил удивление старик.
- Так… на своём… - Всеволод медленно пускал дым, к такого рода вопросам он уже привык и они не вызывали в нём ничего.
- М-м, - протянул Чеслав.
Начался четвёртый день. Утро принесло безумную лёгкость и приятность. Всеволод потянулся и остался нежиться в кровати. Безусловное состояние спокойствия и радости. Предвкушение завтрака, тётка Галя обещала картофельники, а после - прогулка с дочерью по дивным природным местам.
Мобилизация психики после стресса исчерпала себя… В голову схлынуло всё то, что пыталось забыться: мёртвая Елена, безысходность дальнейшего существования, сиротство Софьи….
«Боже мой, Леночка! Что же теперь…» Былая нега сменилась дрожью всего тела. Колючая ломота пронзила его. Было очень тяжко осознавать действительность. Хотелось забыться и исчезнуть… Вскрик дочери. Проснулась…
Всеволод постарался изобразить спокойствие и радость на лице, прежде чем подойти к кровати.
Дни тянулись за днями, то убыстряя, то замедляя ход. Пребывание в здешних местах стало приятной обыденностью, что ничуть не уменьшало то воодушевление и ту радость, которую испытывали Всеволод и Софья. Просто всё вокруг приняло облик домашнего, тёплого и уютного. Будто в этих местах они и были рождены, и будто не было ранее в их жизни более ничего, чем этот лес, ручеёк, и эти милые люди, что их окружали…
Чеслав уехал, оставив Всеволоду полбочонка вина. Отъезд поляка позволил больше сблизиться с Виктором, россиянином, знакомым с первой встречи в холле. Оказалось, что его дочь чуть старше Софьи и они уже второй день осваивают поход в горы. Девочкам было гораздо веселее с друг другом, потому совместная горная вылазка удалась с большим результатом пройденного пути, чем прежние. Мужчины степенно вышагивали за юными дамами, то и дело подсказывая и предостерегая о возможной опасности впереди в виде камня или ямки.
Супруга Виктора умерла год назад. Не пасть духом, по его же словам, ему удалось только при помощи многочисленной семьи, что на севере, за полярным кругом, держится всем скопом вместе. По поводу жены Всеволода он не спрашивал, понимая, что мужчина сам расскажет если нужно.
Хозяйка гостиницы души не чаяла в Софье и Полине, дочек постояльцев. Угощала их, позволяла дурачиться на кухне. Ей вспоминались собственные дочурки, которые были далеко от неё: одна в Нью-Йорке, другая на Кипре. У первой муж и дети, у второй, младшей, пока только муж. «Внучат своих тильки на фотографиях и бачила» - жаловалась она.
- Так вы бы к ним сами, - предложил Виктор.
- Ой, перелита не вытримаю.
Семнадцатый день не заладился. Утро было как обычно, а после полудня начался ливень, у Всеволода появилась головная боль. Она затмевала любые хорошие впечатления и ничего не радовало. Странно, что он никогда ранее не был метеозависимым. А тут…. То ли, может быть, думал, сказывается то, что завтра последний день пребывания здесь и подсознательно он противится этому. Но продолжить отдых никак нельзя – денежные средства на нуле. Дома… а дома ничего хорошего не ждало…. Мысль о Лене колола сердце. Он заметил, что у него дрожат руки. Было тревожно и тяжело жить.
Они находились в номере. Всеволод сидел в кресле и молча смотрел телевизор. Тётка Галя угостила Софью маковым рулетом и вишнёвым взваром, заботливо уложив всё на подносе и подняв к ним на мансарду. Софья тут же принялась раскладывать рулет по тарелочкам.
Что-то мурлыча себе под нос, дочь Всеволода подошла к папе, держа подготовленную порцию сладкого в одной руке и стакан с вишнёвым компотом в другой. Надеясь на помощь, она с занятыми руками пыталась взобраться на колени отца, последний не сразу включился в происходящее…рулет скользнул по тарелке и, упав папе на брюки, был сверху прилит компотом. Всеволод вскочил как ошпаренный, Софья упала на попку, продолжая держать опустевшую утварь. Он закричал:
- Соня! Ты думаешь или нет?!! Какого… тебе понадобилось лезть! – он пыхтел и его трясло.
Он быстро пришёл в себя - Софья не проронила ни слезинки.
- Ты кричишь как мама… - она укоризненно смотрела на Всеволода.
Ему захотелось умереть.
Он повёл себя как нервная скотина, а не как отец.
Пришло осознание - она заговорила!!!
Ему говорили, что если ребёнок долго не говорит слов, то потом начнёт сразу с предложений. Но чтоб так… ещё и с укором…
Не лучше, но хуже….
Ему жгло сердце. Он был не прав. Он сорвался. Он обидел свою дочь…
- Прости меня, Соня, прости… - он стал на колени, уткнулся в неё и заревел. Она обняла его.
- Папа, паа! Ты что?! Ты что! – она испугалась, оттого прижав Всеволода ещё сильнее.
Сделав над собой усилие, будто проглотив слёзы обратно, он взглянул ей в глаза и сказал:
- Я не хотел кричать на тебя… я кричал на себя…
В её взгляде был вопрос, но не непонимание.
- Наверное, потому что злюсь на себя…
- Не нада! Папа, не нада! – слёзы покатились из глаз, руки лежали на папиных плечах, - хорошо?! – мольба в её застывшем взгляде болью пронизывала тело Всеволода.
Она мотнула головой, ещё раз сказав:
- Хорошо?
Он повторил за ней, и они ещё раз обнялись.
Последнее утро выдалось чудесным: птицы заголосили в открытое окно со всех сторон, влажный ветерок, сдувая капли прежнего дождя, делал лёгким дыхание. Чистое небо озарялось нежным весенним солнцем. Свежестью и каким-то необычайным ароматом наполнилась комната. Софья уже умывалась, пока Всеволод собирал сознание после глубокого сна.
Они вышли к завтраку рано: тётка Галя успела поджарить лишь несколько сырников. Так что им пришлось терпеливо ждать. Софья примостилась на своё постоянное место за столом и занялась раскладыванием вокруг себя салфеток, Всеволод вышел на улицу покурить.
За воротами послышался скрип тормозных колодок. Дым был тягуч, приятен и долго висел во влаге утреннего воздуха. Помощник хозяйки Саша пошёл отодвигать засов калитки, когда в неё постучали. Сигарета подходила к концу, оттого затяжки делались ещё приятнее. В калиточный проём прошли трое в костюмах и за ними милиционер с чёрной папкой под мышкой. О чём-то спросили Сашу. Видимо участковый, отметил про себя Всеволод и затянулся последней глубокой затяжкой. «Как ни удивительно, мне не страшно» - подумал он. Троица с участковым направились к дому. Всеволод затушил окурок и вернулся в кухню.
Софья сложила какой-то узор из салфеток на столе и уже уплетала один сырник. Отец быстро подошёл к ней, присел рядом и посмотрел на неё необычайно влюблённым взглядом. Слышно было как входная дверь распахнулась. Хозяйка отвлеклась от приготовления завтрака, заинтересованно ожидая вошедших. Им предстояло лишь миновать сени-прихожую и маленький коридорчик. Софья посмотрела на папу.
- Мама… - лицо её было сухо и ему показалось… нет ясно представилось, что на самом-то деле взрослые гораздо глупее детей, которые слышат, чувствуют и видят сердцем, оттого и понимают всё намного лучше и глубже, чем нам кажется.
Они молча обнялись, он её поцеловал в лоб, хотя хотел коснуться щеки, но она уже опустила голову и встал, обратившись к хозяйке, которая следила за уже открывающейся дверью в кухню:
- Тётя Галя, я прошу: позаботьтесь о Софье, у неё близких никого.
Затем всё произошло смешанно и быстро: один из троицы зачитал лист, предварительно вынутый из папки участкового, потом назвал Всеволода по имени-отчеству, на что тот согласно мотнул головой. На руках отца Софьи застегнули наручники в тот момент, когда в кухню с дочерью Полиной спустился Виктор. Хозяйке участковый протянул очередной лист, в котором она машинально расписалась, следуя указаниям. Затем подписался и помощник Саша, до того ошарашено стоявший за спинами вошедших.
Милиция ушла, забрав Всеволода. В воздухе повисло молчание. Виктор крепко сжимал ладонь испуганной Полины. Тётка Галя подошла к Софье, взяла за руку и присела рядом.
На плите догорали сырники.
Пролог
Крики были с самого утра. Он не придал этому значения. Так уж повелось, что и дня не проходило без скандала. С причиной и без причины. По поводу и без.
Двухлетняя Софья прибежала со слезами из кухни и бросилась отцу на шею, крепко её обхватив. С кухни понёсся окрик:
- Дрянь! Дрянь! Что ж мне за наказание! Боже ж мой! Скотина эдакая, иди сюда!
Дочь, уткнувшаяся носиком под подбородок отцу, с надрывом всхлипывала. Всеволод направился в кухню, придерживая правой рукой ребёнка, в левой он нёс газету.
- Ну что ты кричишь, Лена, - начал он, зайдя в кухню, - зачем её оскорбляешь? Она же…
- Да?! - стоявшая на корточках, вытирая пол, Елена подняла отёчные глаза, - а ты посмотри, что твоя дочь сделала! - она указала на белые брызги и лужи молока, разбросанные по всему полу, - самостоятельная больно! Сама-сама… скотина!
- Ну, право, Лена, это всего лишь молоко…
- Да?! А ты поубирай, постирай… - она вдруг выпрямилась во весь рост, натянулась как струна, поставила руки по швам, сжав кулаки, и затряслась, - Су-уки! Вы меня довести решили, да?! Достали меня!!! Один лежит газету читает, другая чашку на себя опрокидывает…
Софья ещё крепче стиснула объятья, не переставая хныкать.
- Перестань, Лена…
- Да, перестать! Перестать?! Вы так и ждёте, чтоб я сдохла!!! Дай мне её!
Софья заорала, сжимая папину шею. Всеволод отстранил протянутые руки жены:
- Ты же видишь… ну дай ей успокоиться.
- Будет по-моему, я сказала! – Елена сорвала дочь с мужниной шеи.
- Мам-ма! Ма-ма… не на-а! Не на-а-а! – с раскрасневшегося Софьиного лица градом текли слёзы, она в отчаянии тянула к папе руки.
- Лена, зачем?! – Всеволод упустил газету на пол, - зачем, Лена?
- Спать ей пора! – она сжала в руках трепетавшую дочку и отправилась в детскую.
Минут пятнадцать, выслушивая ор жены и стенания дочери в соседней комнате, Всеволод, сидевший в кресле с газетой, пытался смирить свой накаляющийся гнев…
Скомкав и бросив газету, он направился в детскую.
- Па-а! – воскликнула зарёванная дочка, с отёкшим красным лицом, и протянула руки из своей кроватки.
- Зачем ты пришёл?! – Лена была с не менее красным лицом и обезумевшими глазами, - что ты мешаешь?!!! Она было успокоилась!
- Я слышал… Дай мне её…
- Пошёл вон!!! Я её укладываю! Вы мне жить не даёте! Я выспаться не могу!
Дочь, не опуская протянутых рук, запрыгала в кровати от волнения.
- Кто тебе мешает? Дай мне её взять и спи!
- Да?! Да как я после такого высплюсь! Уйди! – она толкнула мужа в дверной проём.
Софья прерывисто, захлёбываясь закричала:
- Па-а-а-а!
Всеволод толкнул в ответ Елену, но гораздо сильнее, чем рассчитывал. Она упала. Он развернулся к кроватке и вытянул с неё плачущую малышку. Они вышли из комнаты.
- Ну, лапонька моя. Ну, страдалица, успокойся. Солнышко моё, Сонечка моя.
Через несколько минут последние дочкины всхлипы затихли, она погрузилась в сон, умиротворёно посапывая на папином плече. Всеволод аккуратно положил её на диван в гостиной, придвинул стул, спинкой, чтобы она вдруг не скатилась, и пошёл к жене.
Елена продолжала лежать на полу.
- Она спит, - отчасти победоносно сказал Всеволод, та не отреагировала, - ну же, Лена, хватит уже.
Он присел к ней, погладил отвернувшуюся голову. На руке остался липкий красный след….
Он глянул чуть вверх и вбок: падение Лены пришлось виском на угол тумбы.
Развернув её лицом к себе, Всеволод обнаружил стеклянный взгляд. Найти пульс на шее не удалось. Он испытал смешанные чувства: огромную опустошающую жалость и … облегчение. Жалость к бедной Лене, так и не сумевшей обуздать свою расшатавшуюся психику, загруженную сперва родами, а после изъеденную бытом. Облегчение… облегчение от того, что всё закончилось: каждодневные скандалы, крики, обвинения, плач дочери….
Закончилось всё… семья, жизнь. Он убийца…
Нет, сначала он отец….
Сбережений у них было немного – далеко не уедешь, но недели три дочери подарю. Так решил Всеволод.
Богдан Максудов, 21.06.2011.
Комментариев нет:
Отправить комментарий