понедельник, 19 декабря 2011 г.

рассказ "Злость"

                                                                                                 Злость – это найденный выход бессилию.

По её спине пробежали мурашки. «Точно, обо мне судачат» - подумал она.
Соседки Глаша и Вероника не спускали глаз с промелькнувшего мимо них и уже исчезавшего за поворотом велосипеда Зины, Зинаиды Михайловны.
- Вот стерва драная! И никак не шибанётся со своего велика! – сквозь зубы сказала молодка за тридцать Вероника.
- А чё ей сшибаться? – скривив губы и продолжая смотреть вслед Зины, спросила Глаша, женщина лет сорока с гаком, - вот если б ты на счёт Клавдии сказала, так то да! Центнера два на сидалище умещает.
- Ге! Сказала! Клава – женщина порядочная, чё ей сшибаться? А эта? Сельдь иваси полуисдохшая, да ещё греха на ней вал с возом!
- Да будет те! На ком греха нет?!
- А на мне – какой грех-то? – вопросительно-нагло заявила Вероника, - а? Не чую?
- Да, Бог с тобой! – Глаша пожала плечами, - тебе с неё шо? Дура баба, да беснуватая. Но коли помочь кому – дасть…
Глаша сделала пальцем в небе неопределённый жест.
- Кому? – не унималась Вероника, - тебе чтоль на похороны пообещала?
Вероника загоготала, а Глаша, с полминуты погодя, засмеялась ей вслед.


Зинаида Михайловна, заведя велосипед в сарай, вошла в дом и не спеша стала раздеваться.
Это мгновенье она очень любила: когда скинешь всё уличное, оставишь в сенях, затем отворишь в дом дверь и повеет на тебя теплом прогретого очага. Любила она одеть рубаху и боле ничего не одевать, да босой по избе ходить.
После всего, в кухне, поставишь на разогрев харчи, да откупоришь бутылочку, да глотнёшь слегка… ой! Да чего ж хорошо! Жаль, что только мужика рядом нет!
«Да такого, чтоб не пьющего, да не гулящего, да крепкого нутром…» - задумывалась Зина загодя.
А мужики у Зинаиды были, но все сплошь не те, о которых мечтала. Вот и выгоняла всех взашей за ворота. Но то дело было молодое, а теперь уж полтинник с гаком, состарилась вся. Сыновья (все трое от разных мужей) разлетелись, у каждого семья своя. А ей то что делать? Вот и бывало мечтала о хорошем да бойком муже. Она таких любила, бойких, что как мёд с молоком, терпковатый, белый да сладкий. 
Не любили Зинаиду бабы, особенно те у которых один мужик за всю жизнь был, поговаривали, что если и на ногах все пальцы сосчитать, то и того не хватит сколько у неё мужиков было.

Однажды появился новый сосед в селе, забор к забору, огород к огороду. Молодой правда шибко, но тёртый калач, остёр на язык, но культурный. Замечталась Зинаида. Стала поваживаться к соседу, а тот, знай себе своё там делает, а на неё и глазом не ведёт. Вскопает клочок землицы, посадит что-то и обратно в город, там, говорит, у него семья. Мол, специально в селе участок купил, чтобы родне собственные фрукты-овощи скармливать. Чудной какой! Нет чтоб всё вскопать, а он нет: тут клочок под то-то выделит, там под другое, а кругом бурьян себе растёт.
- Ты чего, сосед, сорняк-то не выкашиваешь? – спросила как-то Зинаида.
- А он мне не мешает, а даже порой и полезен: вот огуречный лист не любит прямого света, так сорняк ему тень создаёт. Потому лист не выцветает и не сохнет.
Вот чудной!

Время шло и как-то раз решил сосед отгородится забором по периметру, высоким да непроглядным. Затосковала Зинаида, что не сможет боле с ним через штакетник разговаривать. Тосковала-тосковала, а после злоба её взяла: мол, не хочет, подлец, на ейну рожу смотреть! Встала к зеркалу, глянула: а морщины-то исполосовали лицо, худоба её, что стройностью называлась ранее, кости все напоказ вынула… Ну, гад, я тебе сделаю райскую жизнь, я тебя сживу с села этого проклятого! – решила Зинаида. И только вот этой мыслей и жила она все дальнейшие дни.

Сперва слух разнесла Зинаида по селу, что сосед её сектант и вегетариянец. После в сельсовет жалобу понесла, что бурьян, мол, соседский нескошенный ей мешает: опыляет поле вспаханное и тень на межевые плоды даёт.
Селяне словам её ухмылялись, но поддакивали. В сельсовете жалобу закинули в стол.
В следующий раз она съездила к одной старухе, взяла корень на усыхание, дома проварила и обрызгала через забор весь участок. Но сосед как ездил, так и ездит. И сухости, вялости в нём не примечалось.
Тогда пошла она на решительный шаг: упросила сынов своих горючими слезами и развалили они ночью часть забора, что между крыльцами обоих соседей были.
Сосед обратился в органы власти. Зинаида следователю клятвенно заявила, что ничего не слышала и не видела. Всё село понимало, чьих это рук дело, но молчало. Сосед затянул металлической сеткой прорешину, загрустил и стал реже появляться.
Зинаида было возрадовалась, что снова видеться будут, да сосед перестал с ней даже здороваться. Стало ей печальнее прежнего.

Через время продал сосед свой участок и вселились новые хозяева. Но не садить, не выращивать они не собирались. Прорешину так и оставили, как сказали: для колориту. И стали собираться по выходным и по праздникам человек по двадцать-тридцать играть в пейнтбол. 
И слово какое-то вычурное, да и как заголосят, заорут и трах-тах, трах-тах. Краскою всё измажут. Ржут потом, гогочут и пить начинают, а после орут всю ночь пуще прежнего.
Решила как-то Зинаида сделать им замечание, да пригрозить сельсоветом и милицией, тем более пару раз до её окон краска разноцветная долетала сквозь прореху забора. Так они ей ответили:
- Ты, старуха, не лезь, а то худо будет: халупу твою спалим, если не угомонишься.

И как-то совсем печально стало Зинаиде: и соседи на неё плохо глядят, и сынишки редко бывают, и сосед съехал отчего-то, а ведь хороший был, культурный…



                                                                                              Богдан Максудов, 19.12.2011.

среда, 23 ноября 2011 г.

фантастический рассказ "Смотри в оба!"

                                           Смотри в оба!

- Смотри! Опять прилители, - сказал Фрег.
- Ага, земляне. Только у них это называется прилетели, - отметил Брег, - они лЕтают.
- Ну-да! – изумился Фрег, - без лития?
- Видимо… Литий нам помог летать, а им… жидкий кислород.
- Фе-е… Кислород, да ещё и жидкий! Какая гадость! – утвердил Фрег.
- Угу. Они его используют не только для дыхания, они его сжигают…
- Зачем? Ведь литий может им дать и кислород и энергию.
- Да, оксид лития они используют в дыхательных аппаратах, но зачастую дальше обшивки и окисла для термоядерных взрывов дела не доходит, - сказал Брег, хрюкнув.
- Дурные! Зачем разбрасываться тем, чем дышишь… - фыркнул Фрег.

Блестящий цилиндр, расставив шесть нелепых щупальцев, медленно опускался на  ледяную поверхность океана. При столкновении с железной подошвой опор, лёд зашипел, расплавляясь. Посадка закончилась. Аппарат зашумел приводами и выплюнул капсулу на гусеницах, та мгновенно тронулась в путь, скребя поверхность с шуршащим звуком.
Закончив продвижение по льду, Европаход-Z-8-N-3 уткнулся в бело-серые береговые камни и остановился, затем вытянулись исподнизу несколько пар добавочных колёс, похожих на шестерёнки и началось вскарапкивание на берег. Одновременно с преодолением преграды, на крыше Европахода появился объектив видеокамеры.          
- Пошли фотографироваться! – предложил Фрег.
- А толку? Карточек всё равно не дадут… - протянул недовольно Брег.

Два существа, похожих на огромных коричневых гусениц, лениво поползли от берега и скрылись за лилово-синим холмом.
Европаход-Z-8-N-3 продолжал исследование спутника Юпитера. Проехав мимо берегового холма он остановился и направил объектив видеокамеры в глубокую щель, простиравшуюся вдоль всего холма. На крыше блестящего цилиндра, стоящего на поверхности океана, выдвинулась параболическая антенна.

Прошло несколько месяцев.
- Джон! Наш Европаходик сигнализирует! – Стенли Обрансон придвинулся к экрану.
Его напарник по дежурной смене лениво размешивал пластиковой палочкой сахар в утреннем кофе. Водрузив чашку рядом с клавиатурой, Джон уставился в экран:
- Новые снимки трещин… - скривился он.
- Да, - ответил Стенли, - но именно там вполне вероятно кроется жизнь!
- Угу, - Джон взял свою чашку и отпил, кривясь, - тогда - смотри в оба, может они выползут и помашут тебе лапкой…
Джон усмехнулся своей же шутке и пошёл за добавкой сахара. Стенли продолжал просмотр и увеличивал заинтересовавшие места. Ледяной океан, редкие голые холмы и глубокие трещины, поблескивающие красноватыми пятнами по краям.

Несколько месяцев назад.
Подкормившись железисто-серно-магниевыми наслоениями по стенкам трещины, Фрег и Брег вернулись домой, нырнув в тёплую водицу подпокровного океана. Верх гигантской пещеры искрился и подрагивал, отражая всплески и волны. Голубая вода светилась со дна, потому была чиста и прозрачна. Плавящееся металлическое ядро планеты словно горящая лампочка освещала сквозь призму океана всё поднутрение.
Крупная желтовато-коричневая гусеница с длинными лапами грозно смотрела на выплывающих стоя на золотистом песке с лиловыми пятнами.
- Фрег и Брег! Я вами не довольна! – она сделала угрожающий жест тремя верхними лапками, - сообщили, что на поверхности опять орудуют роботы этих дикарей, а вы опять там лазили! Чего доброго они залезут и к нам сквозь трещины. Беды не оберёшься! Вы мне смотрите в оба – не попадайтесь им! Мало им – загадили свою планету, теперь и за нашу примутся! Вы поняли меня, не попадайтесь им на виду – смотрите в оба!

                                                                                                              Богдан Максудов, 21.11.2011.

суббота, 19 ноября 2011 г.

рассказ "Тута"

                                                 Тута

Жил был старик и звали его Тимофей Ильич Подорожный. Правда, называли его все соседи «Тута». Оттого, что часто его жена выглядывала из окна их квартиры на втором этаже, и говорила:
- Тута есть чего-нибудь?! – и стучала себя в висок сгорбленным пальцем, - Домой иди! Чего тут шаландаешся!
Вот и прозвали его надсмехающиеся соседские ребятишки «Тута», остальные тоже подхватили.
  Он давно уже был на пенсии потому и слонялся от нечего делать по двору. То сигаретку стрельнет, то о погоде разговор с кем-либо заведёт. Все спешили, всем было некогда, потому часто и попросту отмахивались от него. Он не обижался, только чуть больше сгорбится, улыбнётся и головой «поддакивая» затрясёт.
Летом: в плотной бирюзовой шведке, серых костюмных брюках и сандалиях. Зимой в мешковатой коричневой кожаной куртке и в того же цвета штанах, только на ногах ботинки рыжие на каучуковой подошве. Шапок не носил – имел отменную шевелюру седых волос, только та его не украшала, а вносила некий парадокс нелепости. Зачастую статные и подтянутые старики, хорошо одетые, имеют лысину, порою уродливую. А какой-нибудь алкаш или несносный старик в мешковатых штанах, или того хуже бомж – имеют шикарную копну седых волос, причём однотонального чисто белого окраса.
Вот он выйдет во двор и озирается, наверх смотрит: балкон их квартиры прямёхонько над входом в подъезд. Не выглядывает его старуха – он быстро за угол дома, там молодёжь часто собирается. Он у них сигарет попросит. Чаще отказывают, но иногда и дают. Он радуется: ещё огонька попросит, долго прикуривает, потом блаженно пыхнёт дымком в сторону ухмыляющихся подростков и пойдёт дальше прогуливаться. Словно вспоминает что, обдумывает, радуется. Похоже, что в этом и есть его единственная радость. Вот так посмолить, да пройтись, забыв о действительности и о ругани жены. Ой, а как она его бывает ругает, даже лучше подойдёт «чихвостит»! Как того щенка, разве что рожицей в лужу не мокает. А то б и смогла, только ростом не вышла: крупная, сбитая, с одеревеневшим лицом в оправе из тугостянутых волос с гулькой на затылке, да перед высоким мужем как моська. Вот и лает на него, а он стоит, улыбается и головой трясёт, поддакивая.
И никто не знает его прошлого, все догадываются о его настоящем и знают его будущее: инсульт или рак. Всё от того как ему жена дорога, если пожелает ей насолить – заляжет растением и будет она его с ложечки кормить, а коли всё ещё любит, то сгорит мгновенно и все скажут: угорел в момент.
- Что ты клоуном здесь ходишь?! – сквозь зубы шепчет она ему, - иди домой! У тебя дом есть! Дома сиди! Не позорь меня!... Слышишь!
Он поулыбается, ещё малость сгорбится и как только она скроется в окне – пойдёт в мусорнике пороется, ничего не возьмёт – так, ей назло.
А жили они в элитном доме советской эпохи. Квартиры здесь давались только большим начальникам. Сейчас, конечно, много разных вселилось, где прежние съехали. От того не стал дом менее ценен. И местный клоун Тута тоже был начальником, в своё время. Но обо всём по порядку…

Тимофей рос крепким, мордатым пацанёнком. Но даже в деревне, где он родился и вырос – не пришёлся ко двору: его затюкивали, тешились над ним.
Как-то раз он решил тайком покурить. Чаялось, что ежели сможет в затяг курить, а не баловаться лишь щёки надувая – сойдёт среди ребят за своего и примут они его в свои шумные компании.
Спрятавшись за сараем и упёршись спиной в штакетник, закурил, попробовал затянуться – закашлялся. Мимо забора шёл Арсений, хлопец бойкий и наглый. Заметил. Заорал:
- Смотри! Тимошка курит!
Подбежали другие, заорали, стали тыкать пальцами и смеяться:
- Смотри – Тимошка курит!
Будто бы слабый духом или не подходящий им в товарищи не может курить…
На крики выскочила мать Тимофея и как увидала сына с папиросой в руках:
- Ты что ж это, гад, делаешь!
- Я немножко… - сказал сгорбившийся и испуганный Тимофей, пряча руку за спину, но так и не выбрасывая сигарету.
Арсений тут же подхватил:
- О! Тимошка – курит немножко!
Все дружно заржали.
Тимофея дома отлупили, но страсть к курению присосалась к нему мёртвой хваткой, и, казалось бы, негативные впечатления должны были отбить сие пристрастие напрочь, ан нет!
Не имея популярности среди сверстников и, соответственно, не тратя на них свои свободные от учёбы часы, он продолжал учиться и поглощал книгу за книгой, проводя в библиотеке дни напролёт, практически не помогая родителям на огороде. Они его сильно и не трогали, считая немного «тронутым». От частого сидения и непомерной работы мозга (а мозгам нужна глюкоза, сахара), он начал толстеть. И превратился в большого увальня. Закончив школу с отличием, поступил в институт и, окончив его, уже не вернулся в деревню.
Он быстро рос и вырос в крупного начальника. Он смог отработать все свои амбиции, он мысленно нащёлкал носы всем своим обидчикам, справедливость расставила всё на свои места: он в кресле начальника, те, что с ним не дружили, кто спился, кто просто тракторист, кто сидит в местах отдалённых…. Он состоялся. Смысл жизни обрёл смысл. В его руках власть и сила. И всё от стараний и образованности, начитанности, операбельности мозга. Он умён и вовсе ему не нужна физическая сила – она требуется подросткам, а во взрослом мире всё решает дальновидность, практицизм и профессионализм. Он был доволен собой и миром.
Шура, из отдела планирования, очень уж приглянулась ему и, однажды, он пригласил её в ресторан. Молодая, стройная, красивая. Ему казалось - он её обаял. На самом деле она давно к нему присматривалась, как к наиболее выгодной партии.
Они поженились. Ей больше не надо было напрягаться на работе и мечтать о Гаграх. Работала она для сплетен и говорильни, а отдыхали они только в Гаграх, ну, на худой конец, в Сочи или Батуми. Жить лилась. Все были довольны.
Как-то незаметно для Тимофея родилась дочь. Незаметно выросла и вышла замуж. Наведывалась не часто.
Он был справным работником, ответственным и честным. За что и терпел скандалы от жены:
- Все берут и ты бы брал!
- Ну… Разве ж нам зарплаты мало… - горбился и улыбался он.
- Дурак! – отвечала ему жена.

Суров он был и с подчинёнными. Когда требовалось делу, пятилетка там или Госплан, он был непримирим. Однажды работница умоляла его дать ей отпуск по уходу за болеющим ребёнком, он ей ответил отказом. Она ему сказала:
- Когда-нибудь вы станете немощным и никому ненужным!
Он только улыбнулся в ответ, а работать заставил.
Но возраст! С возрастом мы все окунаемся в детство. Всё, что не отработано в нашем детстве, мы отрабатываем на закате зрелости. И если не хватает духу, сил – мы пустеем, глупеем и ослабеваем. Небитые стёкла, невздёрганные косички сверстниц, не дача отпора в драке, попытка пижонить… всё вернётся, если ты вовремя это всё не сделал. А иначе: станешь увядать раньше времени. Ведь взрослыми мы становимся лишь на миг, между двумя детствами. И если первое сложилось удачно, то второе будет сопровождаться лишь улюлюканьем внуков и появлением неожиданных интересов в виде хобби, написания мемуаров или конструированием корабликов в бутылках.
Вот и появляются два вида стариков: один – дурегонит, как малолетний и отчасти становится смешон, другой дряхлеет и превращается склерота-маразматика. Редкие индивидуумы, отработавшие всё необходимое в детстве и прошедшие все этапы взрослой жизни с достоинством, остаются мыслящими и интересными субъектами, развитыми и многогранными личностями.
Тимофею было невдомёк что его так «крутит», он выбрал ложный путь расслабления. Он стал забывать, смеяться невзначай и отстраняться от неприятного. А что отрабатывать детство? Он и зрелось свою как следует не провёл: радости отцовства не поимел, работал как велят, а не для души (так, только лишь амбиции свои позабавил, поверх личностей ставал), а отдохнуть – так ни разу не отдохнул: курорты его не радовали, а только тяготили (всё хотел в деревню к себе – порыбачить, да собой «поторговать», успехами отличиться, так жена только на смех брала…), досуг свой ни чем не приметил, вот и смысла существования, кроме самого существования, не постиг.       
Он стал мягчеть, он стал опасаться. Страх вернулся в его сердце. Он многое пропускал, решал без выгоды. Вверхустоящее начальство было недовольно. Была упущена возможность развития дальше по ступеням иерархии. В его руках чаще распадалось, а когда следовало держать ответ – он улыбался, чуть сгорбившись. 
Потом начались суетные концевые восьмидесятые, а после начало девяностых. Его отрасль уже была никому не нужна, правда, только в нашей стране. Сначала уменьшились дотации, потом сокращение штата, а после закрыли. Его переместили на должность поменьше и в другом ведомстве. Жена бесновалась, начала полнеть. Скандалила каждый вечер. Дочь как-то раз обозвала «старым дураком». Жене удавалось оскорбить покрепче. Мир, созданный ранее, стал рушиться. Сбережения обернулись прахом. Дача была ведомственной и отобрана в виду отсутствия каких-либо попыток её узаконить со стороны Тимофея. Он стал врагом семьи. Чмом, непроходимым тупицей.

Так, как-то раз он сидел на скамеечке возле детской площадке и курил, наблюдая за малышами, что играли, катаясь с горки, и подсмеивались над ним. Так он умер. Но только телом, а мыслями оставаясь тем же Тимофеем. Его разбил, как говорили, паралич.
Жена оказалась на редкость заботливой и больше не бранила его, разве что когда меняла простыни из-под него, когда он не мычал, предупреждая об испражнении.
Покормив его, она смотрела на него пытливо и, заметив движение глаз в сторону, спрашивала:
- Что тута хочешь лечь?
Он промыкивал что-то. Она его с усилием переворачивала на бок, чтобы ему был видней телевизор. Она садилась рядом в кресло. А он улыбался, пуская слюну на подушку.  






                                                                      Богдан Максудов, 19.09.2011.

пятница, 18 ноября 2011 г.

фантастический рассказ "119"

                                                     119


«Восемьдесят лет».
Заключённому  ЭйЭл 19 82 36, завершившему восьмидесятый год отбывания наказания надлежит к 9:00 явиться в шестую секцию для последующего прибытия на седьмой уровень, где его будет ожидать комиссия по условно-досрочному освобождению.  
«Я, Дейв Айл, уроженец Дакоты, 119 лет от роду. Свой первый и единственный срок получил в тридцать девять лет за развращение несовершеннолетних: Стеллу Артмаэ, Роксанну Грипп, Розалин Дювуа, Кристину Чиккас, Бовари Биллз, Саманту Стейнтворт, Кристину Паткинс, Аманду Руз и Стенси Паллоно. За принуждение их вступить со мною в половую связь. За незаконное лишение свободы перечисленных и за применение в отношении них физических воздействий, повлекших за собой ранения третьей степени, а также нанесение психологических травм. Суд приговорил меня к ста девятнадцати годам лишения свободы, без права петиций о помиловании и  обжалования, без права на условно-досрочное освобождение до сорок пятого года заключения».
- Дейв, почему вы не воспользовались своим правом дать прошение на досрочное освобождение спустя сорок пять лет?
- Я был не готов, мэм.
- А последующие годы…
- Не готов, мэм.
- Понятно. Ну, а если бы вы не дожили до ста девятнадцати лет?
- Что поделать…
- Хорошо. Тогда расскажите нам о восьмидесяти лет заключения, и какие выводы о своей жизни позволяют вам надеяться на досрочное освобождение.
- Обо всех годах, мэм?
- У нас достаточно времени, - и глава комиссии, достаточно молодая женщина в очках и сером костюме, с прилизанными белёсыми волосами, собранными в узел на затылке, впервые обернулась в одну и другую сторону к остальным членам комиссии. Те в ответ устало мотнули головами.

- Я рано повзрослел. Мне ещё не было и десяти, когда я уже имел в кармане свой первый заработанный бакс. Умело тратя, к тридцати у меня был неплохой капитал. Я решил жениться и завести кучу детей.
Видит Бог, мэм, я не замышлял ничего дурного.
Я хотел жить в комфорте, как этого хочет каждый американец, и мне это удалось. Я хотел иметь семью и детей. Жене казалось, что одной дочери нам достаточно. Я был другого мнения, но что поделаешь….
Когда исполнилось мне тридцать четыре, моё состояние стало чуть больше двух миллионов. Мне захотелось помогать людям…
- Мы знаем, когда вы вступили в секту, - сказала глава комиссии.
- Да, мэм, для меня сейчас, как и для вас, это действительно секта. Но тогда мне казалось что там просто ценят старые и добропорядочные отношения между людьми. С меня требовалось вносить всего сто сотен в год и …
- С подробностями вашего пребывания там мы ознакомлены, - поторопила глава комиссии.
- Да, мэм, простите, но так тянет поговорить подольше, - длинноволосый седой старик щербато улыбнулся пожелтевшими и стёртыми зубами, испещрив землистое лицо многочисленными складками.
- Так вот. Там было всё: домик, земля… выбор жены…. Да, я засматривался и раньше на малолеток… простите, на несовершеннолетних девушек, но тут, в глуши Алабамы, находились только члены нашего общества, в котором, как и задолго до Колумба, считалось нормой брать в жёны юных дев, да и не возбранялось брать нескольких.
- Вы ограничились девятью, - уточнила глава комиссии.
- Да, вы правы. Но я стремился не к числу, а к многогранности, особенно в виде будущих детей.
- Трое из них родили вам четверых.
- Да, у Саманты оказались близняшки, - нежно улыбнулся старик, леденя своими мутными бельмами глаз.
- Когда меня поместили сюда… я был очень зол. Правда, мэм, я говорю от чистого сердца. Мне тогда казалось, что закон не справедлив, что напротив надо поощрять таких как я. Мой жизненный взгляд тогда видел мир идеальным в многожёнстве, без оглядки на возраст. Ведь… как мне тогда казалось, конечно, каждая дама созревает по-своему… кто даже очень рано….
Глава комиссии откашлялась.
- Да, так было…. Но как только первый гнев угас и не нашлось чем заняться – я стал читать. И через какое-то время стал убеждённым католиком: я был уверен, что совершил грех и мне надлежит гореть в геенне огненной.
Потом прошло пару лет и я разочаровался в христианстве. Я полюбил ислам. К тому же Аллах не запрещал иметь четырёх жён…. Так вот! Прошло ещё время и я познакомился с Буддизмом и осознал, что моя кара – моя карма, мой путь к достижению истины. И я постиг свою суть.
Дело в том, что я на протяжении своих немногих лет на свободе так и не научился получать удовлетворения от жизни и количество денег не облегчали, а даже отягощали дальнейшее существование. Я мог, казалось, всё себе позволить, но не находилось тех тончайших нитей жизненного пути, которые могли бы мне дать познать пространство и вечную радость. И в тихом уголке сектантского приюта я почувствовал себя раскованным и счастливым среди своих жён и детей.
- Но вы не развелись со своей настоящей женой…
- Да. Я не хотел делить своего состояния. Тем более что она, в принципе, не тяготилась моими частыми отсутствиями дома.
Понимаете, я не сразу стал осознавать, что меня гораздо больше привлекают более молодые девушки. Мне помог интернет… знаете, там бывают такие сайты «с молоденькими» и когда я их увидел, то раскрыл в себе, что это более всего тяготит мою сексуальную направленность.
- Но вы запирали своих несовершеннолетних жён в подвале дома.
- О нет! Только когда они в чём-либо провинились…
- Вы использовали пытки.
- Только в виде наказания и назидания за непослушный характер. Я был тогда необуздан и смел, мне казалось, что нашёл единственный истинный путь…. Я их любил… 
Когда я оценил всё содеянное мною, мне стало невыносимо жутко, и даже пытался покончить с жизнью…
- Да, это есть в вашем деле.
- Да, мэм. Когда мне исполнилось семьдесят, надеялся, что скоро придёт конец моим страданиям. Тогда вышла поправка Сената к закону о заключённых на пожизненный срок и мне посчастливилось свободно гулять по тюрьме. Я смог общаться с другими несчастными и открыть для себя много нового. Мне показалось, что нашёл причины всех бед.
Но было поздно начинать жизнь заново и в срок первой возможности прошения о досрочном освобождении мне исполнилось восемьдесят пять – я готовился к смерти своей плоти. Тут посчастливилось опять: человечество уже десять лет как стало принимать продукты содержащие стволовые клетки, и средняя продолжительность жизни выросла к ста тридцати пяти годам. Сенат принял закон, утверждающий, что и отбывающие наказание в тюрьме имеют право также как и все располагать в своём рационе продуктами содержащими гены молодости.
Так я стал жить дальше. Обдумав жизнь вновь, я осознал, что нет более ценного как свобода человека, что надо быть ответственным в узах брака и ни в коем случае не нарушать общественных норм и законов страны.
- Скажите, а вы пользовались интернетом или другими услугами связи последнее время?
- Нет, последние двадцать лет я вёл уединённый образ жизни и отказался от средств широкой информации.
- Вы поменяли религию?
- Да… С точки зрения христианства я стал язычником… это запрещено?
- Нет. У нас осталась полная свобода веры исповедания. У вас есть мечта?
- Да. Я хотел бы побывать… изучая свою родословную, был уверен, что самые первостепенные, это мои Англо-саксонские корни, но оказалось, что они имеют ветвь от Скандинавии. В Скандинавских странах я был, а теперь меня интересуют бескрайние дали страны, где скандинавы правили почти шестьсот лет…
Глава комиссии криво улыбнулась и повернулась к членам комиссии, один из которых, светловолосый крупный мужчина, хмыкнул.
- Думаю, что члены все комиссии согласятся со мною, - она обвела взглядом соседей, - вам рекомендовано досрочное освобождение.


  Дейв Айл, уроженец Дакоты, 119 лет от роду, впервые за восемьдесят лет, вышел за пределы тюрьмы. Оказалось, что город разросся и теперь окраина, где располагалось его заведение, находилась почти в центре огромного мегаполиса.
Первым делом он захотел вкусить блаженного вкуса алкоголя, что был ему когда-то знаком. Бар оказался практически рядом, в двух шагах. Открытый павильон соседствовал с широкой прогулочной улицей. Взад и вперёд по которой шли, громко голося, группы весёлых людей с большим количеством детей, гарцующих около них.

Опрокинув первый стакан с виски просто залпом, Дейв попросил добавить. Белозубоулыбающийся афроамериканец налил. Вторую порцию Дейв уже цедил. 
- Слушай, друг, - обратился к бармену Дейв, разглядывая прогуливающихся по улице, - от чего все ходят группами? Я не заметил ни одной пары…. Люди разучились любить?
Бармен ещё раз оскалился, но в этот раз недоумевая:
- Какими группами, сер… это семьи.
На этот раз криво улыбнулся старик Дейв.
- Я давно не бывал…
- Всё ясно, сер. Лет десять как отменён институт брака и люди заводят себе столько мужей или жён сколько хотят. Слава всевидящей руке!
Дейв нахмурившись среагировал на последнюю фразу.
- Ну, или всевидящёму глазу! Как будет угодно, сер. Или вы другого исповедания?
После секундной паузы, старик спросил:
- Скажи мне, приятель, а каков возраст вступления в брак?
Бармен опять улыбнулся и сказал:
- Что вы, сер! Когда только созреет дитя и докажет свою самостоятельность…












                                                                        Богдан Максудов, 16.08.2011.

среда, 9 ноября 2011 г.

рассказ День ВДВ

                                       День ВДВ

Дмитрий Петрович со своей невестой и её братом собрались в парк, где уже их должны были ожидать его будущие тесть с тёщей. Не дойдя до главного входа, будущий шурин, мальчик десяти лет, выкрикнул:
- Ой, это наша машина!
Возле Москвича крутился пьяный «голубой берет» в разорванной тельняшке и маскировочных штанах, ноги его были босы.
Подошедшие к парку остолбенели, когда празднующий свой день войск особенного назначения стал крутить и выворачивать боковое зеркало автомобиля. Невеста глянула с тревогой во взгляде, будто хотела заранее предотвратить храбрый поступок будущего мужа по предотвращению размонтировки машины отца. Юный мальчик смотрел с достоинством на пьяного вояку, предвкушая сцену, в которой жених его сестры урезонит хулигана. Дмитрий Петрович не сдвинулся с места. В его глазах читалась мольба: оставь ты это зеркало, всё равно не сломаешь. Уйди, иди дальше пьянствовать, праздновать свой день, не порть моё лицо перед невестой и будущим родственником.
Вэдэвэшник действительно скоро оставил вывернутое зеркало, но не сломленное и пошёл уверенно и пошатываясь дальше в поисках приключений. Дмитрий Петрович с лёгкостью вздохнул. Его невеста решила что тот не успел принять необходимое решение и обрадовалось, что всё кончилось не начавшись. Брат невесты недоумевал, но тоже обрадовался, но у всех остался маленький и горький осадок, что не проглотишь вовек.

«Почему мне вспомнилась история с этим чёртовым зеркалом» - подумал Дмитрий Петрович, - « и это в канун разгорающегося суда».
Ещё ему вспомнился страх, что он испытал на вахте, когда был в армии. Решив пошутить над молодым солдатом, впервые ставшим на пост, рядовой Саркисянов подошёл сзади и сказал:
- Пух!
Дмитрий Петрович, тогда просто Митя, развернулся и в испуге нажал на гашетку.
Рядовой Саркисянов скончался на месте. Его долго судили, мать с отцом бегали по начальству, от одного к другому, совали деньги…
Ему дали год. Он маялся, страдал и боялся. Но родители и там «замазали», чтоб его не трогали другие заключённые.
Он вырос. Страна поменялась. Открыл бизнес и разбогател.
И вот теперь в двенадцать, он должен быть в окружном суде. Его будут судить за недоимку в бюджете, что основана на его ухищрениях по уходу от платы полноценных налогов.
«Чёртова система. Мне дадут пятнадцать – не меньше» - думал Дмитрий Петрович, - «ведь по новому закону полагается за каждый год подтвёрждённой недоимки – год строгача… Что делать? Некому дать – никто не берёт, отказываются и ещё грозятся новой статьей. Троих сыновей вырастил. Ведь всё для них старался! А они… Средний крупный хирург глазник, младший прокурор в районе – ни один не позвонил, не предложил помощь, а на мои звонки не отвечают! Собаки! Неблагодарные! Вот, хоть старший позвонил, сказал что приедет к одиннадцати. Сейчас десять… Может старшенький что и выгадает мне, он всё ж таки депутат…».
Старший сын явился прямо перед отъездом Дмитрия Петровича в суд.
- Сынок! Как я рад тебя видеть! – вскрикнул Дмитрий Петрович, - дайка тебя обниму!
- Не до объятий сейчас, папа, - долговязый, в сшитом на заказ чёрно-сером костюме, отстранил отца рукой, - я вообще, ввиду своей должности, не должен посещать тебя… Ну да ладно…
Отец обмяк и стал меньше ростом. Он ждал. Ждал хотя бы ещё слов.
- Так вот… - сын отвернулся в сторону, - ввиду того, что ты натворил, я бы не хотел, чтобы моё имя каким-либо боком фигурировало в деле… тем более не смей им прикрываться. Сделал – так отвечай… В принципе, за тем и приехал.
Долговязый развернулся и ушёл прочь к своему лимузину. Машина спешно сорвалась с места.
Дмитрий Петрович долго стоял на месте. Потом проговорил отчасти вслух, отчасти про себя:
- Но, я же всё для вас… я же… Но почему?...

                                                                               Богдан Максудов, 09.11.2011.   

суббота, 5 ноября 2011 г.

историко-политический очерк "Поросто повод..."

                                Просто повод…


На заре человечества в глубине Месопотамии меж двумя потоками древних вод Тигра и Ефрата собралось верховенство племени. Большинством было решено, о чём провозгласил старейшина:
- Дабы избавиться от предстоящего голода в следствии поры суховеев, надобно совершить набег на племя Кассаев, у них, по нашим данным, достаточный припас семени и вяленого мяса. Может и рыба засоленная найдётся там. Наш голод – не наша беда, а их!
Йолок со своими бойцами отправится. Мужей пускай всех вырежут, кабы нам не мстили, остальных – оставят, дабы посеялись вновь и припасы заготовляли….

Две тысячи с лишним лет вперёд…
- Благородные воины! Не вразуметь детям великой Греции как в невежестве утопает вся остальная Ойкумена! Минуя чувства жалости и лени, прощаясь с домом и семьёй, идите туда, куда направил вас ищущий голос разума – во земли варваров, где не пристало им знать науки, где грязь не смывалась веками, где тленность бытия умножается невежеством отсутствия культуры! Вам пристало образумить неразумных тварей и даровать им радости гармонии! Гнать в рабов всех кто есть там, есть каменщик – будет строить храмы и не мрачные убогие схины, есть лесоруб – лавки сточит и сам озарится новым ремеслом, красоту создающим… И распростается дух гармонии и свободы по всей Ойкумене!

Прошло около трёх тысяч лет.
- Во имя государства Ave Roma провозглашаю: укротить племя Сагантаев, земли занять, припасы все изъять. Старых жён и стариков обречь в рабов, мужей убить, детей загнать на работы в полях, после более сильных отобрать в солдаты, других обречь в пахотных рабов. Да будет славен Великий Рим!


Ещё тысяча лет…
- Во славу священного имени Христова…   обратить не имевших веры истинной, а супротив кто будет – распинать на столбах. Закрома опустошить и провозгласить земли за именем господа нашего…

Ещё чуть-чуть (пару сотен)…
- А кто под меч прогнётся – значит принял единую праведную веру в Аллаха и Магомеда, пророка его…

Тогда же…
- Именем господа нашего святая церковь велит Вам, рыцари мои, идти на восток и властью меча огня и веры истинной расширять пределы Христианства и изничтожить непокорных и выжечь племя диавольское с Земли нашей, дабы царствие божье воцарилось…

Несколько сотен лет прошло.
- Европа гниёт в невежестве, нищете и хамстве. Не для того мы получили свободу, чтобы смять её и заточить в пределах границ нашей родины! Весь мир ждёт нас! Нам стоит только протянуть руку – как тысячи людей со всех стран соединятся с нами в великую и могучую Францию, где будет процветать свобода, закон, братство!

  Ещё сто…
- И я так вам скажу, - оратор поправил очки, погладил бородку и вытянул петухом  вперёд свой семитский профиль, - скажите да! Всем! Всем, кто желает войти под знамя грядущей мировой революции! Нет границ! Нам они ни к чему! Со всеми народами вместе мы пройдёмся победным маршем по всей Европе, а там и до остального мира не далеко! Пройдём через кровь и жалость, ибо нет жалости на пути к мировому господству пролетариата!...
Через пару десятков лет.
- Мы были бы глупы, протянув руки к западу и вступив на благую почву нашего роста, не посмотреть на восток, где тлеет это глупое пламя коммунизма, где нам всегда норовит вонзиться штык в спину. Так я говорю: вперёд на восток! Вверх знамя фашизма! Нет преград на пути у истинного арийца!

Десять лет вперёд.
- …Мы не можем закрыть глаза на то… и не знаем что Советская Россия и её международная коммунистическая организация намерены делать в будущем… чтобы через весь континент был опущен железный занавес… - оратор заменил окурок новой сигарой, долго раскуриваясь и наблюдая мелкими пытливыми глазками за впечатлением зала….
- Только полноценные (англоговорящие) нации призваны вершить судьбу мира!

Тогда же…
Пыхнув новозабитой трубкой и протерев очки белым кружевным платком, что подарила ему Сьюзен, джентльмен пятидесяти с лишним склонился над бумагой:
- …подчинение СССР через идеологическое развращение населения… …сыновья должны желать идти к шлюхам и выпивать заграничные, не отечественные, напитки… семья должна потерять смысл… мать жены должна стать прообразом демона, стервы, идиотки… дочери их станут разратны, откровенны и доступны… нивелировать и полностью исказить до наоборот их величайшие победы и подвиги… омрачить всю историю кровью и невинными жертвами… опустошить их воспоминания и всыпать ненависть и чувство ущербности к собственной нации… разобщить народы путём науськивания и осмеяния национальных черт…

Ещё пятьдесят лет.
- …отсутствие демократии… скрытое ядерное оружие… запасы бактериального и химического… тиранические методики правления… постоянное угнетение курдов…

Ещё десять.
- Это будет рассвет в ливийской пустыни когда начнётся бомбардировка. Это будет начало новой эры – эры процветания демократии…


Просто новый повод…