воскресенье, 29 июля 2012 г.

рассказ "Сёме было тоскливо и одиноко"


Сёме было тоскливо и одиноко. Последний таксист обозвал его нахалом. С таким эпитетом он встретился впервые, обращённым к нему. «Эпитет» - подумал Сёма, - «странное слово, откуда-то вырвавшееся в его мыслях. Наверное, древнегреческое, помнящееся из школьной программы».
- Да и что, собственно, я ему предложил? – проговорил он  себе под нос, - только лишь подвезти меня за тридцатку…
Семён, которого все называли Сёма, устало продолжил путь к дому вдоль трассы.
Неторопливому ночному маршу к дальнему жилмассиву, мешала отрыжка от сельди под шубой, выбранной им с «друзьями» в виде закуски под водку, и отсутствие сигарет. 
Бытие Семёна определялось сменой питья и собутыльников, вот уже двадцать лет он предавался этому препровождению свободного досуга от кочевания с одной работы на другую. Он был исправным плотником, но не любил это дело в следствии упорности труда и воспоминанием о двух годах срока в исправительной колонии, где ему пристало «исправляться» в столярном цеху. Срок он получил за хулиганство, повлёкшее за собой тяжкие увечья. Дело было по-пьяни,  а противник, выбранный для «отвести душу» малокалиберный, потому и после серии ударов стал калекой. Стыда за собой Сёма не замечал, а что до искупления вины, ему казалось два года – слишком суровая мера, ведь побитый остался жить, хоть и не вполне…
 Работу он находил всегда и подсмеивался над бывшими трудягами с высшим образованием, внезапно лишившимся места выплаты зарплаты. Его стезя была: грузчик либо разнорабочий. Последнее он не сильно любил, хотя и платили больше, но филонить было сложнее.
Позади послышался шум мотора, он вскинул руку, обернувшись. «Пусть только попробует нечто сформулировать вроде «нахала»  - огрею, выкину из-за руля и доеду сам» - подумал он, хотя водил машину пару раз, да и то грузовик, на курсах вождения, ещё в школе, откуда его выгнали за пропуски.
Автомобиль проехал мимо.
- Вот сука! – сплюнул он на обочину.

Гоптилл, давний предок данного индивидуума двадцать первого века, наблюдал за всем этим сквозь призму кривизны пространства.
«В походе Александра даже рабы не обладали такой неистовой глупостью и пренебрежительностью» - подумал Гоптилл. Хотелось помочь своему потомку обрести разум. Гоптилл, с разрешения высших менад, решил наградить Семёна памятью предков.
Снова послышался шум мотора. Сёма развернулся и вскинул руку, пристально высматривая жертву.
Форд сиерра остановился чуть впереди, открылось окно пассажирской двери. Сёма подбежал и дёрнул за ручку, на это последовал ответ:
- Ты чего, козёл, делаешь – ручку сломаешь! Куда тебе? – мужчина, вынырнув из-под руля, красовался красно-синим оттенком кожи толстого лица в сумеречном свете огней приборной панели.
И тут Семёна осенило:
- Благодатного дня, благородному рыцарю! Я, скромный пеший философ, пытающийся найти рифму жизни в тенистой завесе симпосионов и в возлиянии вина, пытаюсь добраться к дому. Да возблагодарят Вас Боги, когда Вы снизойдёте до снисхождения и довезёте меня к моему прибежищу от лукавых страстей Ойкумены.
- Ты чё??!!! Охренел??!!! – мордатый, кряхтя, вылез из автомобиля, - остановил меня, чтобы херню мне пороть педерастическую??!!!
Три удара свалили Семёна на землю, следующая серия ударов ног выключила сознание. Форд сиерра умчалась прочь.
Гоптилл, недоумевая, остановил поток знаний, снизошедших до того в разум Семёна.
Сёма поднялся, сплюнул кровь и пошёл дальше. «И ведь ни одна падла не остановит» - думал он, - «ну, ничего, дойду. Только вот упал как-то некстати»…




                                                                                Богдан Максудов, 21.07.2011.
 

рассказ "Сёме было тоскливо и одиноко"


Сёме было тоскливо и одиноко. Последний таксист обозвал его нахалом. С таким эпитетом он встретился впервые, обращённым к нему. «Эпитет» - подумал Сёма, - «странное слово, откуда-то вырвавшееся в его мыслях. Наверное, древнегреческое, помнящееся из школьной программы».
- Да и что, собственно, я ему предложил? – проговорил он  себе под нос, - только лишь подвезти меня за тридцатку…
Семён, которого все называли Сёма, устало продолжил путь к дому вдоль трассы.
Неторопливому ночному маршу к дальнему жилмассиву, мешала отрыжка от сельди под шубой, выбранной им с «друзьями» в виде закуски под водку, и отсутствие сигарет. 
Бытие Семёна определялось сменой питья и собутыльников, вот уже двадцать лет он предавался этому препровождению свободного досуга от кочевания с одной работы на другую. Он был исправным плотником, но не любил это дело в следствии упорности труда и воспоминанием о двух годах срока в исправительной колонии, где ему пристало «исправляться» в столярном цеху. Срок он получил за хулиганство, повлёкшее за собой тяжкие увечья. Дело было по-пьяни,  а противник, выбранный для «отвести душу» малокалиберный, потому и после серии ударов стал калекой. Стыда за собой Сёма не замечал, а что до искупления вины, ему казалось два года – слишком суровая мера, ведь побитый остался жить, хоть и не вполне…
 Работу он находил всегда и подсмеивался над бывшими трудягами с высшим образованием, внезапно лишившимся места выплаты зарплаты. Его стезя была: грузчик либо разнорабочий. Последнее он не сильно любил, хотя и платили больше, но филонить было сложнее.
Позади послышался шум мотора, он вскинул руку, обернувшись. «Пусть только попробует нечто сформулировать вроде «нахала»  - огрею, выкину из-за руля и доеду сам» - подумал он, хотя водил машину пару раз, да и то грузовик, на курсах вождения, ещё в школе, откуда его выгнали за пропуски.
Автомобиль проехал мимо.
- Вот сука! – сплюнул он на обочину.

Гоптилл, давний предок данного индивидуума двадцать первого века, наблюдал за всем этим сквозь призму кривизны пространства.
«В походе Александра даже рабы не обладали такой неистовой глупостью и пренебрежительностью» - подумал Гоптилл. Хотелось помочь своему потомку обрести разум. Гоптилл, с разрешения высших менад, решил наградить Семёна памятью предков.
Снова послышался шум мотора. Сёма развернулся и вскинул руку, пристально высматривая жертву.
Форд сиерра остановился чуть впереди, открылось окно пассажирской двери. Сёма подбежал и дёрнул за ручку, на это последовал ответ:
- Ты чего, козёл, делаешь – ручку сломаешь! Куда тебе? – мужчина, вынырнув из-под руля, красовался красно-синим оттенком кожи толстого лица в сумеречном свете огней приборной панели.
И тут Семёна осенило:
- Благодатного дня, благородному рыцарю! Я, скромный пеший философ, пытающийся найти рифму жизни в тенистой завесе симпосионов и в возлиянии вина, пытаюсь добраться к дому. Да возблагодарят Вас Боги, когда Вы снизойдёте до снисхождения и довезёте меня к моему прибежищу от лукавых страстей Ойкумены.
- Ты чё??!!! Охренел??!!! – мордатый, кряхтя, вылез из автомобиля, - остановил меня, чтобы херню мне пороть педерастическую??!!!
Три удара свалили Семёна на землю, следующая серия ударов ног выключила сознание. Форд сиерра умчалась прочь.
Гоптилл, недоумевая, остановил поток знаний, снизошедших до того в разум Семёна.
Сёма поднялся, сплюнул кровь и пошёл дальше. «И ведь ни одна падла не остановит» - думал он, - «ну, ничего, дойду. Только вот упал как-то некстати»…




                                                                                Богдан Максудов, 21.07.2011.
 

четверг, 26 июля 2012 г.

Днепродзержинск, тебе мой стих!


                   


Мне в память не ложится первый снег,
Блестит асфальт и радужно, цветами,
Под первый детский неокрепший бег
Железа пыль блестит мне под ногами

Блестит асфальт. Баглей, ДнепроАзот
Нам стелют пыль, искрящую под солнцем,
И я не знаю есть на свете ль Бог,
Но Прометея видел я как солнце!

Он пламя нёс в руке, в оковах цепи,
И видел я мученья торжество,
Его победу для великой цели,
Его угрюмое чело…

Я вижу Первомай и снег не белый,
Я вижу торжества парад,
Хотя и снег местами серый,
Со мною Прометей мой рад!

Не помню первый снег я детства,
Я помню факел в божеской руке
Не знаю где ещё так много места,
Чтоб факелы из труб валило мне

Но тот огонь, тот яростный и местный
Разжёг во мне то пламя, чем горю,
И пусть пока я мало чем известный
Всю жизнь я тот огонь в себе несу
То пламя, планы пятилетки,
Я помню лозунги до первых букв
И если бы случилось быть в разведке,
Со мной не стыдно бы пойти, мой друг

Блестит асфальт, но уже больше серым,
Уплыла радуга и солнце не манит.
Я в городе другом и весь я в белом,
Но на сердце всё ж Прометей лежит!

И с грустью вспоминаю я года,
Когда мне повязали галстук красный,
Я верил что придёт моя пора,
Когда пред Прометеем не напрасно

Предстану я в наградах за труды,
Когда возьму я эстафету,
И пламя вознесу сквозь груды тьмы,
Через весь мир, сквозь всю планету!

Но миг прошёл тех сладких грёз,
Мир изменился. Пламя Прометея
Несёт мне лишь немного слёз,
Моей страны оплакивая бремя

Днепродзержинск – ты детства колыбель,
Моя ты точка отправленья,
Моя ты детская постель,
Мои мечтанья и стремленья!

Исчез тот мир и новый быт
Нам пишет уж Гермес торгашный,
А Прометей уже забыт
И огонёк его напрасный

Мне в память не ложится первый снег…
Блестит асфальт мне под ногами
И где-то здесь мой первый лёгкий след,
И стыдно мне перед Богами,

Что пламя оседлав навек
Не ценим дом под небесами…


                                                                  Богдан Максудов, 26.07.2012.