Тута
Жил был старик и звали его Тимофей Ильич Подорожный. Правда, называли его все соседи «Тута». Оттого, что часто его жена выглядывала из окна их квартиры на втором этаже, и говорила:
- Тута есть чего-нибудь?! – и стучала себя в висок сгорбленным пальцем, - Домой иди! Чего тут шаландаешся!
Вот и прозвали его надсмехающиеся соседские ребятишки «Тута», остальные тоже подхватили.
Он давно уже был на пенсии потому и слонялся от нечего делать по двору. То сигаретку стрельнет, то о погоде разговор с кем-либо заведёт. Все спешили, всем было некогда, потому часто и попросту отмахивались от него. Он не обижался, только чуть больше сгорбится, улыбнётся и головой «поддакивая» затрясёт.
Летом: в плотной бирюзовой шведке, серых костюмных брюках и сандалиях. Зимой в мешковатой коричневой кожаной куртке и в того же цвета штанах, только на ногах ботинки рыжие на каучуковой подошве. Шапок не носил – имел отменную шевелюру седых волос, только та его не украшала, а вносила некий парадокс нелепости. Зачастую статные и подтянутые старики, хорошо одетые, имеют лысину, порою уродливую. А какой-нибудь алкаш или несносный старик в мешковатых штанах, или того хуже бомж – имеют шикарную копну седых волос, причём однотонального чисто белого окраса.
Вот он выйдет во двор и озирается, наверх смотрит: балкон их квартиры прямёхонько над входом в подъезд. Не выглядывает его старуха – он быстро за угол дома, там молодёжь часто собирается. Он у них сигарет попросит. Чаще отказывают, но иногда и дают. Он радуется: ещё огонька попросит, долго прикуривает, потом блаженно пыхнёт дымком в сторону ухмыляющихся подростков и пойдёт дальше прогуливаться. Словно вспоминает что, обдумывает, радуется. Похоже, что в этом и есть его единственная радость. Вот так посмолить, да пройтись, забыв о действительности и о ругани жены. Ой, а как она его бывает ругает, даже лучше подойдёт «чихвостит»! Как того щенка, разве что рожицей в лужу не мокает. А то б и смогла, только ростом не вышла: крупная, сбитая, с одеревеневшим лицом в оправе из тугостянутых волос с гулькой на затылке, да перед высоким мужем как моська. Вот и лает на него, а он стоит, улыбается и головой трясёт, поддакивая.
И никто не знает его прошлого, все догадываются о его настоящем и знают его будущее: инсульт или рак. Всё от того как ему жена дорога, если пожелает ей насолить – заляжет растением и будет она его с ложечки кормить, а коли всё ещё любит, то сгорит мгновенно и все скажут: угорел в момент.
- Что ты клоуном здесь ходишь?! – сквозь зубы шепчет она ему, - иди домой! У тебя дом есть! Дома сиди! Не позорь меня!... Слышишь!
Он поулыбается, ещё малость сгорбится и как только она скроется в окне – пойдёт в мусорнике пороется, ничего не возьмёт – так, ей назло.
А жили они в элитном доме советской эпохи. Квартиры здесь давались только большим начальникам. Сейчас, конечно, много разных вселилось, где прежние съехали. От того не стал дом менее ценен. И местный клоун Тута тоже был начальником, в своё время. Но обо всём по порядку…
Тимофей рос крепким, мордатым пацанёнком. Но даже в деревне, где он родился и вырос – не пришёлся ко двору: его затюкивали, тешились над ним.
Как-то раз он решил тайком покурить. Чаялось, что ежели сможет в затяг курить, а не баловаться лишь щёки надувая – сойдёт среди ребят за своего и примут они его в свои шумные компании.
Спрятавшись за сараем и упёршись спиной в штакетник, закурил, попробовал затянуться – закашлялся. Мимо забора шёл Арсений, хлопец бойкий и наглый. Заметил. Заорал:
- Смотри! Тимошка курит!
Подбежали другие, заорали, стали тыкать пальцами и смеяться:
- Смотри – Тимошка курит!
Будто бы слабый духом или не подходящий им в товарищи не может курить…
На крики выскочила мать Тимофея и как увидала сына с папиросой в руках:
- Ты что ж это, гад, делаешь!
- Я немножко… - сказал сгорбившийся и испуганный Тимофей, пряча руку за спину, но так и не выбрасывая сигарету.
Арсений тут же подхватил:
- О! Тимошка – курит немножко!
Все дружно заржали.
Тимофея дома отлупили, но страсть к курению присосалась к нему мёртвой хваткой, и, казалось бы, негативные впечатления должны были отбить сие пристрастие напрочь, ан нет!
Не имея популярности среди сверстников и, соответственно, не тратя на них свои свободные от учёбы часы, он продолжал учиться и поглощал книгу за книгой, проводя в библиотеке дни напролёт, практически не помогая родителям на огороде. Они его сильно и не трогали, считая немного «тронутым». От частого сидения и непомерной работы мозга (а мозгам нужна глюкоза, сахара), он начал толстеть. И превратился в большого увальня. Закончив школу с отличием, поступил в институт и, окончив его, уже не вернулся в деревню.
Он быстро рос и вырос в крупного начальника. Он смог отработать все свои амбиции, он мысленно нащёлкал носы всем своим обидчикам, справедливость расставила всё на свои места: он в кресле начальника, те, что с ним не дружили, кто спился, кто просто тракторист, кто сидит в местах отдалённых…. Он состоялся. Смысл жизни обрёл смысл. В его руках власть и сила. И всё от стараний и образованности, начитанности, операбельности мозга. Он умён и вовсе ему не нужна физическая сила – она требуется подросткам, а во взрослом мире всё решает дальновидность, практицизм и профессионализм. Он был доволен собой и миром.
Шура, из отдела планирования, очень уж приглянулась ему и, однажды, он пригласил её в ресторан. Молодая, стройная, красивая. Ему казалось - он её обаял. На самом деле она давно к нему присматривалась, как к наиболее выгодной партии.
Они поженились. Ей больше не надо было напрягаться на работе и мечтать о Гаграх. Работала она для сплетен и говорильни, а отдыхали они только в Гаграх, ну, на худой конец, в Сочи или Батуми. Жить лилась. Все были довольны.
Как-то незаметно для Тимофея родилась дочь. Незаметно выросла и вышла замуж. Наведывалась не часто.
Он был справным работником, ответственным и честным. За что и терпел скандалы от жены:
- Все берут и ты бы брал!
- Ну… Разве ж нам зарплаты мало… - горбился и улыбался он.
- Дурак! – отвечала ему жена.
Суров он был и с подчинёнными. Когда требовалось делу, пятилетка там или Госплан, он был непримирим. Однажды работница умоляла его дать ей отпуск по уходу за болеющим ребёнком, он ей ответил отказом. Она ему сказала:
- Когда-нибудь вы станете немощным и никому ненужным!
Он только улыбнулся в ответ, а работать заставил.
Но возраст! С возрастом мы все окунаемся в детство. Всё, что не отработано в нашем детстве, мы отрабатываем на закате зрелости. И если не хватает духу, сил – мы пустеем, глупеем и ослабеваем. Небитые стёкла, невздёрганные косички сверстниц, не дача отпора в драке, попытка пижонить… всё вернётся, если ты вовремя это всё не сделал. А иначе: станешь увядать раньше времени. Ведь взрослыми мы становимся лишь на миг, между двумя детствами. И если первое сложилось удачно, то второе будет сопровождаться лишь улюлюканьем внуков и появлением неожиданных интересов в виде хобби, написания мемуаров или конструированием корабликов в бутылках.
Вот и появляются два вида стариков: один – дурегонит, как малолетний и отчасти становится смешон, другой дряхлеет и превращается склерота-маразматика. Редкие индивидуумы, отработавшие всё необходимое в детстве и прошедшие все этапы взрослой жизни с достоинством, остаются мыслящими и интересными субъектами, развитыми и многогранными личностями.
Тимофею было невдомёк что его так «крутит», он выбрал ложный путь расслабления. Он стал забывать, смеяться невзначай и отстраняться от неприятного. А что отрабатывать детство? Он и зрелось свою как следует не провёл: радости отцовства не поимел, работал как велят, а не для души (так, только лишь амбиции свои позабавил, поверх личностей ставал), а отдохнуть – так ни разу не отдохнул: курорты его не радовали, а только тяготили (всё хотел в деревню к себе – порыбачить, да собой «поторговать», успехами отличиться, так жена только на смех брала…), досуг свой ни чем не приметил, вот и смысла существования, кроме самого существования, не постиг.
Он стал мягчеть, он стал опасаться. Страх вернулся в его сердце. Он многое пропускал, решал без выгоды. Вверхустоящее начальство было недовольно. Была упущена возможность развития дальше по ступеням иерархии. В его руках чаще распадалось, а когда следовало держать ответ – он улыбался, чуть сгорбившись.
Потом начались суетные концевые восьмидесятые, а после начало девяностых. Его отрасль уже была никому не нужна, правда, только в нашей стране. Сначала уменьшились дотации, потом сокращение штата, а после закрыли. Его переместили на должность поменьше и в другом ведомстве. Жена бесновалась, начала полнеть. Скандалила каждый вечер. Дочь как-то раз обозвала «старым дураком». Жене удавалось оскорбить покрепче. Мир, созданный ранее, стал рушиться. Сбережения обернулись прахом. Дача была ведомственной и отобрана в виду отсутствия каких-либо попыток её узаконить со стороны Тимофея. Он стал врагом семьи. Чмом, непроходимым тупицей.
Так, как-то раз он сидел на скамеечке возле детской площадке и курил, наблюдая за малышами, что играли, катаясь с горки, и подсмеивались над ним. Так он умер. Но только телом, а мыслями оставаясь тем же Тимофеем. Его разбил, как говорили, паралич.
Жена оказалась на редкость заботливой и больше не бранила его, разве что когда меняла простыни из-под него, когда он не мычал, предупреждая об испражнении.
Покормив его, она смотрела на него пытливо и, заметив движение глаз в сторону, спрашивала:
- Что тута хочешь лечь?
Он промыкивал что-то. Она его с усилием переворачивала на бок, чтобы ему был видней телевизор. Она садилась рядом в кресло. А он улыбался, пуская слюну на подушку.
Богдан Максудов, 19.09.2011.
Комментариев нет:
Отправить комментарий